Исчадие рая - Страница 39

– И если честно, эта баба меня доконала. Понимаю, что глупо, но извини: ничего поделать с собой не могу. В конце концов, дело, разумеется, не в этом идиотском звонке и бабьем шантаже. Дал бы команду своим орлам – вычислили стерву за милую душу уже через пару часов – и разбирайся потом сам. Просто это была последняя капля. А все остальное, что до нее, я тебе изложил, тут, сам понимаешь, выход только один. И, полагаю, ты с ним согласишься. – Рокотов говорил громко, уверенно, уже без тени симпатии и заигрывания с партнером и даже с некоторой долей брезгливого раздражения в голосе.

Причина последнего стала ясна, как только заговорил Егоров, – он был в стельку пьян и каждое слово давалось ему с трудом. Однако, судя по тону, настроен говорить дальше, и довольно агрессивно.

– Плевать мне на все твои «до того» – «после того» – обычная трусливая интеллигентская байда. Но об этом с тобой будут говорить другие люди и в другом месте. И по – другому, друг мой, совсем по-другому…

– Ты не пугать ли меня вздумал, Саша? Очнись…

– Заткнись и слушай. Пугать, сказано тебе, будут со-овсем другие люди, не бандиты, нет – упаси Боже, вежливые, хорошо воспитанные люди. Но это все будет потом. Скоро, раз ты так решил. Ты мне сейчас объясни, зачем ты приплел ко всей этой истории какую-то бабу? Ну, скурвился ты, друг Дима. Ну, решил в трудный момент кинуть меня. Это понятно. Но истории зачем сочинять, мерзкие и глупые к тому же. Неужели не пришло в голову твою компьютерную ничего пооригинальнее? Какая-то баба тебя запугивала… Тьфу, противно даже. Не ждал, честно, этого – не ждал. Про все остальное, не сомневайся, давно наслышан, друзья и осведомители имеются не только у вас, Дмитрий Игоревич!

– Слушай, какого черта! Зачем мне действительно было ее придумывать. Да, я давно собирался поговорить с тобой, чтобы расставить, как говорится, все точки над «i». Но она действительно звонила мне и угрожала разными пакостями, если не прекращу общаться с тобой – в смысле отдыха и женщин. Я клянусь тебе, Саша…

– А я тебе не верю. Врешь ты все. Врешь как сивый – или какой там? – мерин. А вот зачем врешь? Это мы разберемся. В этом мы обязательно разберемся… «Ченто перченто», как говорят итальянцы, можешь даже не сомневаться, друг мой Дима.

– Кто такие – мы? Откуда ты взял это – мы? Дурак! Ты что, пропил мозги окончательно? Оглянись – вокруг тебя одни прилипалы и прихлебатели, которые, пользуясь твоим хроническим алкоголизмом, растаскивают последнее, чем ты еще владеешь. С тобой же никого не осталось из старой команды, а этих дебилов: проворовавшихся мелких чинуш, твоих армейских дружков-алкоголиков, просто отпетых прохиндеев – ты же набрал – почему?

– Ну, и почему?

– Потому, что они целыми днями только и делают, что поют тебе дифирамбы, воспевая твое величие и могущество. Я же слышал ваши диалоги, а точнее монологи: «Конечно, Александр Георгиевич… вы, как всегда, правы, Александр Георгиевич, это конгениально, Александр Георгиевич… они все умрут от страха, как только вы появитесь, Александр Георгиевич… вы видели, как он прятал глаза от вашего взгляда, Александр Георгиевич?.. Честно скажу, ваш взгляд очень нелегко выдержать…» Это и есть твои грозные «мы». Очнись. Мы с тобой, наверное, последний раз так говорим. Дальше меня, видимо, возьмут в оборот твои верные холуи, и песенка моя, ясно дело, будет спета. Так вот, на краю, можно сказать, могилы, прошу тебя, Саша, как друг, прошу: очнись. Гони от себя всю эту мразь, она же побежит от тебя уже завтра, как только поползут слухи о нашем размежевании и об истинном положении твоих дел. И не просто побежит. Еще и прихватит на прощание твой пиджак с вешалки – чего добру пропадать-то? А куда, думаешь, она кинется, эта твоя камарилья? Часть – ко мне, часть – к явным твоим недоброжелателям. Врагов ты заработал за последнее время – не приведи Бог никому. Кинется сдавать тебя подороже, торговать всем, что им про тебя известно, да и неизвестно – тоже. Кто потом разберется? Ты еще сможешь подняться, у тебя хорошие мозги. Жизнь не кончается сегодня…

– Слушай, старичок, не заговаривай мне зубы. Это надо же, какие мы проникновенные и жалостливые. Для полноты картины урони скупую мужскую слезу. Ну, пожалуйста, на прощание, только одну.

– Пошел ты…

– Так вот, друг мой, я действительно сейчас пойду, только не туда, куда ты меня – заметь, лучшего друга – сейчас послал, а совсем в другом направлении. Дети! Кого вы решили «сделать»?! Меня? Я велик, говорят мои люди? Да никому из них до конца неведомо, как я велик! Знаешь, что я тебе скажу, друг мой Дима: в этой стране два настоящих мужика, которые что-то могут, – я и Ельцин. Но он стар, он уже очень стар, и он устал. Понимаешь, он устал, ему все надоело, а они все дергают его, тянут, мельтешат перед глазами. А он – старик. Теперь придется мне одному… так-то, друг мой Дима. А ты лезешь с какой-то бабой. Мальчик! Маленький мальчик Димочка! – Егоров совсем пьяно неестественно рассмеялся, а Рокотов, похоже, встал из-за стола.

Дальше находиться в «темной комнате» было уже безумием – Рокотов через несколько секунд должен был появиться в коридоре. Анна стремительно поднялась из кресла, одновременно нажимая мерцающую в полумраке зеленую кнопку, – теперь на корпусе хитрой системы светились только красные огоньки, и, быстро затворив дверь, направилась в сторону своего кабинета. Она все успела – и выложить связку ключей на стол, прикрыв их какими-то бумагами, и швырнуть кассеты в сумку (дома она яростно уничтожит их, не оставив потомству и горсти едкого пепла), и даже мельком взглянуть на себя в зеркало – лицо было, конечно, несколько бледным, но и время уже близилось к рассвету – ничего странного в этом не было. Именно в этот момент в ее кабинетик без стука, резко отпихнув ногой дверь, вошел Рокотов. Молча он уселся в кресло напротив ее стола и внимательно, в упор посмотрел ей в лицо.